Жительница Орла ветеран войны и труда Мария Ивановна Гришина, год рождения которой совпадает с началом войны, вспоминает о том, каким было детство ее поколения.

Вторжение

– Мой дедушка Фрол Кириллович до войны построил большой светлый дом, один из самых приметных в селе Навля Шаблыкинского района. Сюда его дочь Серафима и зять Иван Игнатьевич внесли своего первенца – мою старшую сестру Светлану, которую приняла у порога бабушка Мария Алексеевна. Дедушка прожил в новом доме недолго, он умер весной 1941 года. Расставание с отцом, призванным на фронт летом того же года, было очень тяжелым: мама ждала второго ребенка.

Фашисты появились в нашем селе в начале октября и сразу же заняли все самые лучшие дома. Мама собрала было узел с теплыми вещами, но спрятать не успела. Под прицелом автомата она и бабушка сумели вынести только пару валенок и те вещи, что были на них. Новые хозяева не отдали беременной на последнем месяце женщине даже узелок с пеленками.

В подвале

– Я появилась на свет в подвале, откуда оккупанты предварительно выбрали все наши зимние припасы. Молока у мамы почти не было, и я все время плакала от голода, сильно раздражая этим занявших дом фашистов. Однажды один из них спустился в подвал и дал понять, что если меня не успокоят, он сделает это прикладом. С тех пор мне завязывали рот платком или затыкали тряпичной «соской» с размягченной травой, или – в редких случаях – крошками хлеба со стола, оставшегося от новых хозяев.

Весной 1942 года по доносу старосты схватили моего 12­летнего двоюродного брата Ваню, обвинив его в повреждении зенитки. Жестоко избили и бросили в подвал, который уже по колено был заполнен талой водой. Ваня спасся тем, что снял с петель дверь и целую неделю продержался на ней. Две соседские девочки­дошкольницы тайно подкармливали его, незаметно бросая через вытяжную трубу сухарь или отварную картофелину. Когда его вели на расстрел, началась бомбежка. Брату удалось бежать, и встретились мы только после освобождения Навли.

Без воды

– Летом 1943 года фашисты согнали и заперли всех выживших жителей села в пустой конюшне, а наутро вывели из села. Мама, со слов которой я все это знаю, вспоминала, что часть пути проходила через болотистую местность. Слабых, неспособных вытащить ноги из вязкой жижи, конвоиры добивали на месте. Было жарко, люди черпали ладонями болотную воду и пили. Когда наткнулись на колодец обезлюдевшей деревни, несколько детей вырвались из толпы и подбежали к нему, но тут же были расстреляны. После этого мама с бабушкой мимо колодцев несли нас только на руках. Люди помогали друг другу, делились последним. Для нас с сестрой передали горсть картофельных очисток и несколько долек подсушенных яблок. Так, теряя близких, сбивая ноги в кровь, добрались до станции Навля Брянской области, но благодаря действиям местных партизан, здесь и остановились. Домой возвращались уже по освобожденной территории…

Возвращение отца

– Пришли к пепелищу: отступая, фашисты сожгли все село. По кое­где сохранившимся печным трубам люди узнавали свои подворья. Бомбой разворотило и наш подвал.

Мама со своей сестрой Машей, тоже оставшейся без крыши, стали строить общую землянку. На себе притащили бревна для наката и к осени соорудили новое жилье. Даже печку в землянке сложили из обугленных кирпичей. Спали на земляном полу, застелив его сеном. Питались лесными травами, сушили ягоды и грибы; праздником считалась пара картофелин в похлебке из лебеды. Не было соли, спичек, мыла. Огонь разжигали с помощью фитилька и собранных на берегу речки кремниевых камешков; стирали, добавляя в воду золу и какую­то «мыльную» траву.

Жили надеждой на победу и возвращение отца, единственного в семье мужчины.

Он вернулся в конце 1945 года совершенно больным – с открытой формой туберкулеза. Мама вывела нас из землянки и на расстоянии показала отцу. Опасаясь заражения, ей он тоже не разрешил подойти ближе – они даже не обнялись после долгой разлуки. Через неделю отец умер, и в семье не осталось ни одной его фотографии – все довоенные сгорели вместе с домом.

Похлебка с солью

– Лет с пяти я помогала маме плести из лозы корзинки. Продавали их в райцентре, куда ходили пешком за десять километров. На вырученные деньги покупали масло для лампадки, которая освещала землянку. Я помню, как выслеживала «маршрут» единственного на 30 семей большого чугунного казана. Хозяева давали его в очередь всем односельчанам, чтобы сварить на несколько дней картофель или запарить траву для похлебки. Котел был тяжелым, несли мы его домой вместе с сестрой.

Однажды на базаре в Шаблыкино маме очень повезло: купила связку дощечек от бочки, в которой хранилась соленая рыба. Дома разрубила их на мелкие щепки, и по одной варила. Так в шестилетнем возрасте я впервые попробовала подсоленную похлебку. Тогда же узнала и вкус пшеничного хлеба: нам впервые выдали на семью несколько пудов зерна. Его вручную смололи и мама испекла в печке небольшие колобки. Помню ее слезы, когда она увидела, как мы едим, подбирая с пола случайно упавшие крошки.

«Ты уже взрослая»

– Эти слова мама сказала мне в семь лет, когда впервые взяла с собой в поле. Женщины серпами жали рожь и вязали снопы, а мы, дети, стаскивали их в крестец. Через пару недель мама стала учить меня вязать снопы, а потом – и молотить зерно цепами. Только в начале 50­х годов в хозяйстве появились три лошади и косы. Но мне к тому времени уже было 10 лет, я осознавала себя взрослой, потому быстро научилась и косить, и коноплю дергать, и лошадью управлять. Мое детство на этом и завершилось, и я до сих пор за него предъявляю счет войне. Мы многое простили, но ничего не забыли…

Записала Валентина Новошинская